Том второй. Собрание сочинений в 9 томах

БОРОДИНСКАЯ ГОДОВЩИНА. В. ЖУКОВСКОГО

Москва. В университетской тип. 1839. В 4-ю д. л. 8 стр.

ПИСЬМО ИЗ БОРОДИНА

ОТ БЕЗРУКОГО К БЕЗНОГОМУ ИНВАЛИДУ

Москва. В университетской тип. 1839. В 8-ю д. л. 16 стр.

Ничто так не расширяет духа человеческого, ничто не окриляет его таким могучим орлиным полетом в безбрежные рав­нины царства бесконечного, как созерцание мировых явлений жизни. Поэтому история человечества, как объективное изобра­жение, как картина и зеркало общих, мировых явлений жизни, доставляет человеку наслаждение безграничное, полное роскош­ного, трепетно-сладкого восторга: созерцая эти движущиеся, оли­цетворявшиеся судьбы человечества в лице народов и их благо­родных представителей, став лицом к лицу с этими полными тра­гического величия событиями, дух человека — то падает пред ними во прах, проникнутый мятежным и непокорным его само­обладанию чувством их царственной грандиозности и подавлен­ный обременительного полнотою собственного упоения,— то, по­коряя свой восторг разумным проникновением в их сокровенную сущность, сам восстает в мощном величии, гордо сознавая свое родство с ними. Вот где скрывается абсолютное значение истории, и вот почему занятие ею есть такое блаженство, какого не может заменить человеку ни одна из абсолютных сфер, в которых от­крывается его духу сущность сущего и родственно сливается с ним до блаженного уничтожения его индивидуальной единичности. Да, кто способен выходить из внутреннего мира своих задушев­ных, субъективных интересов, чей дух столько могуч, что в си­лах переступить за черту заколдованного круга прекрасных, обаятельных радостей и страданий своей человеческой личности, вырываться из их милых, лелеящих объятий, чтобы созерцать великие явления объективного мира и их объективную особность усвоять в субъективную собственность чрез сознание своей

109

с ними родственности,— того ожидает высокая награда, бесконеч­ное блаженство: засверкают слезами восторга очи его, и весь он будет — настроенная арфа, бряцающая торжественную песнь сво­его освобождения от оков конечности, своего сознания духом в духе... Но когда мировое историческое событие есть в то же вре­мя и факт отечественной истории, и его субстанциальная родст­венность с духом созерцающего просветлит до прозрачности его таинственную сущность,— о, тогда его блаженство будет еще ши­ре, бесконечнее, потому что на родной призыв отзовутся новые струны, сокрытые в самых недоступных глубинах его сердца!..^{1 К} таким-то великим мировым явлениям принадлежит битва Бо­родинская — истинная битва гигантов², где, с одной стороны, ис­полнитель мировых судеб, влекомый бессознательным стремле­нием наполнить страшную, бездонную пропасть своего необъят­ного духа, мнил последним подвигом остановить свою блуждаю­щую звезду и стать у темной цели своего таинственного пути, а с другой —великий народ, под знаменем креста и державной власти, стал за свое существование и за честь своих царей,—

И равен был неравный спор... ³

Дивное зрелище! Ум изнемогает, силясь обнять его во всей бесконечности его значения!..

И тому прошло уже двадцать семь лет, и новые поколения сменили старые, и уже многих нет из знаменитых сподвижников, и лавровенчанные главы оставшихся покрыты священною седи­ною, и уже давно исцелились раны молодого царства, и уже дав­но цветет оно и новою жизнию, и новыми силами, и новою сла­вою,— а между тем все это как будто вчера было...

Да, оно и в самом деле было не двадцать семь лет назад, а недавно, очень недавно, если не вчера, потому что только те­перь, только ставши прошедшим, явилось оно нам во всем своем свете, уже не ослепляя своим блеском наших бренных очей, но радуя их отдаленным сиянием своего бессмертного величия, как радует очи торжественная, объявшая полнеба, но тихо мерцаю­щая заря вечера или утра...

Великое прошедшее родило великое настоящее...

Царственно высокий дух русского царя, созерцая минувшие судьбы вверенного ему богом народа, остановился на поле славы своего державного брата, на поле славы своего народа,— и его монаршей воле было достойно воздать дань благодарности и сла­вы великому подвигу сподвижников Благословенного...⁴ И вот ча­стное владение становится даром царя своему будущему преем­нику⁵, и в Бородине*, «от храма господня до хижины земледель­ца, все преобразовано, перелажено и представляет собою обшир­ную дачу с устроенными для сообщения мостами, дорогами и

110

улицами, и в версте от Бородина, на бывшей батарее Раевского, величественно и гордо возвышается бессмертный памятник, за­ключающий в себе восьмиугольную пирамиду»*. И вот, по твор­ческому, властительному слову, на священных полях Бородина, приявших в недра свои кости и кровь героев великой драмы, ста­ло под ружьем сто сорок тысяч новых героев... И вот в вечно памятный день 26-го августа, с рассветом дня, в рядах прочтен был царский приказ:

Ребята!

Перед вами памятник, свидетельствующий о славном подвиге ваших товарищей! Здесь, на этом самом месте, за 27 лет перед сим, надменный враг возмечтал победить русское войско, стоявшее за веру, царя и отечество; — Бог наказал безрассудного: от Москвы до Немана разметаны кости дерзких пришельцев,— и мы вошли в Париж.

Теперь настало время воздать славу великому делу. Итак, да будет память вечная бессмертному для вас императору Александру I. Его твер­дою волею спасена Россия. Вечная слава падшим геройскою смертию това­рищам нашим, и да послужит подвиг их примером нам и позднейшему потомству! — Вы же всегда будете надеждою и оплотом вашему государю и общей матери нашей, России!

И ряды грянули русское «ура!», и оно не умолкало от пя­того до восьмого часа дня...

111

Известно, что с этого же самого времени загремел военный клич в на­чале смертоносной битвы: посему грозное утро в памяти стариков вос­кресло, полуумершие сердца затрепетали, и полузастывшея их кровь снова закипела. «Теперь хоть бы снова на бусурмана»,— шепнули инвалиды. «Да­леко кулику до петрова дня,— молвили другие. — Пройдут века, высохнут моря и реки, а враг сюда и носа не покажет!»

Это слова безрукого инвалида, который оставшеюся рукою пером владеет, как и штыком. Нужно ли его имя?..⁷ Послушаем же далее этого красноречивого в своей воинской простоте исто­рика великого события:

Войска вокруг памятника составили огромное, величественное каре. Все отставные генералы, штаб- и обер-офицеры, участвовавшие в бородин­ском деле, помещались у памятника за решеткой. День был светлый, солнце, однако ж, не показывалось; но лишь святые хоругви, в сопровождении московского митрополита, с многочисленною духовною процессиею, госуда­рем императором встреченные, приблизились к памятнику, оно явилось и скрылось. По совершении панихиды начался молебен; а когда царь и воины стали на колени, солнце снова просияло, общая радость заблистала, а между старыми героями пронесся говор: «Так над главою Кутузова неожиданно воспарил орел при осмотре бородинских укреплений 25 августа 1812 года». — «С нами бог! Разумейте, языцы, и покоряйтеся, яко с нами бог!» — Вслед за сим огласилась песнь: «Тебе бога хвалим!» Гром пушек и «ура» все еще гре­мели, и роковой 1812 год — откликнулся!

В заключение этого знаменитого, дивного и торжественного явления государь император, провожая прежним порядком святые хоругви, повелел всем войскам мимо памятника проходить церемониальным маршем, сомкну­тыми полковыми колоннами; в голове всех колонн ехали генералы, не при­надлежащие к составу собранных войск.

Покойно и благоговейно отсалютовал русский царь сооруженному им и освященному днесь памятнику; сим редким примером, в лице всей Рос­сии, принеся должную дань величию бога, он воздал честь заслугам чело­века. Высокий пример!

Бородинская битва, по благотворным следствиям, составляет священнейший предмет всей России, а бородинские поля, пролитою на них кровию, сроднились с миллионами русских людей. Чье же сердце не возрадуется, кто из глубины души не вознесет усердной теплой молитвы к подателю всех благ о здравии отца-монарха, увековечившего событие, вмещающее в себе честь России, и почтившего память падших героев! Жизнь воина — жертва славы! Тот у цели, кто стяжал себе славную память.

Государь император, как отец обширного семейства, с начала до конца жил в палатке посреди войска; по утрам ежедневно его величество или осматривал, или учил какую-нибудь часть и всеми был чрезвычайно дово­лен. Вечером на всех линейках и во всех селениях, в коих расположена была кавалерия, гремела музыка и заливались песни. Публики, и даже дам, съехалось — хоть бы в столицу, а веселья было хоть бы 1-го мая на гулянье.

Произведенными 29-го числа на бородинской позиции маневрами по­вторялись движения, точь-в-точь за 27 лет в смертоносную битву бывшие: то же действие артиллерии, та же быстрота кавалерийских атак; на лицах воинов можно было прочесть то же рвение, усердие и добрую волю, но с лучшим, разумеется, устройством и порядком; одним словом, картина была дивная: без малейшей суеты и безобразия, которых в настоящем деле из­бежать почти невозможно. Известно, что в жарком бою заставить русского солдата отступить — весьма трудно; изменил штык — он тузит врага при­кладом; сокрушился приклад, молодец пускает в работу кулаки; без страха и трепета он встречает смерть грудью — и, угомоня басурмана, умирает с радостью... по-русски!

………………………………………………………………………………………………………….

112

Наконец несколько слов собственно о наших братьях, отставных и неслужащих инвалидах: все они, по мере прибытия в Бородино, имели счастие быть представленными лично государю императору, наследнику и великому князю Михаилу Павловичу; все удостоены монаршего приветствия… ― в день открытия памятника, как сказал я выше, они помещались за решеткою, и с того же времени ежедневно приглашались во дворец, за гофмаршальский стол, а 30-го числа, в день тезоименитства государя на­следника, удостоены кушать вместе с государем*. Всем нуждающимся была оказана денежная помощь, не забыты отставные и нижние чины, из раз­ных мест прибывшие. Всех денег, как я мельком слышал, в награду служа­щим и в пособие отставным, из царских мешков в карманы солдат и прочих верноподданных переползло более трехсот тысяч серебряных рублей;** короче сказать, награды здесь сыпались градом, но все они капля в море в сравнении с наградою, какую царь-отец оказал всей России предприня­тым и совершившимся великим делом.

Чтобы докончить историческую картину этого великого со­бытия, сделаем еще выписку из брошюры безрукого инвалида:

Всеми войсками командовал фельдмаршал князь Варшавский, граф Паскевич-Эриванский; их императорские высочества: наследник, цесаревич, великий князь Михаил Павлович, герцог Максимилиан Лейхтенбергский; генералы: Потапов, граф Крейц и Нейдгарт.

Весело и сладко было русскому сердцу увидеть здесь знатнейших, по бессмертным подвигам в отечественную войну, известнейших, полную бла­годарность и искреннюю любовь увековечивших героев наших: принца Ев­гения Виртембергского, князя Варшавского, графа И. Ф. Паскевича-Эриванского, князя Д В. Голицына, графа М. С. Воронцова, князя П. М. Волкон­ского, А. П. Ермолова, графа П. П. Палена, графа К. Ф. Толя, графа А. И. Чернышева, графа В. В. Орлова-Денисова, князя А. И. Горчакова, князя И. Л. Шаховского, П. М. Капцевича, А. П. Никитина, князя А. Г. Щер­батова, П. Ф. Левенштерна, М. Е. Храповицкого, графов Ц. А. Крейца и А. П. Ожаровского, и П. А. Тучкова; *** из отставных: Пышницкого, Кар­пенко, Всеславина и, сверх того, более трехсот человек генералов, штаб- и обер-офицеров, поспешивших к минуте этого векового события из разных стран России, презирая лета, раны и недуги, с тем собственно, чтобы еще раз последний потухающий взор бросить на родное поле, увлаженное родною их кровию, где за 27 лет перед сим грохот пушек, щебет мелкого огнест­рельного оружия, крик на мгновение победивших и на столько же побеж­денных, стон раненых и умирающих, звук труб, литавров и барабанов, ко­мандные слова, «ура!», ободрительные возгласы начальства, говор людей, ржание лошадей, сливаясь в один громкий гул, прикрытый густыми, дым­ными облаками пороха, представлял, в полном смысле слова, совершенный ад; — где кровь лилась реками, жизнь людей угасала целыми полками; где смерть носилась, суетилась и спешила клеймить судьбою определенные ей жертвы; но где с бою чудо-богатыри русского царя не уступили пяди свя­той русской земли,— там почтеннейшим ветеранам судил бог увидеть слав­ным подвигам своим вечный, немерцающий символ!

113

Да, это было великое зрелище, достойное того, которое долж­но было собою напомнить! Это был отгул, звучно отгрянувший от умершего великого прошедшего и воскресивший его; но отгул без крови, без страданий, а только со славою, блеском и вели­чием первого гула... Этим торжественным действием прошедшее связано неразрывно с настоящим и будущим, царские дружины прияли в себя новый элемент жизни, который будет передаваться из рода в род, от поколения к поколению — да знает благородное сословие защитников отечества свою славу через славу своих предшественников, и да но умирает в нем их высокий дух, но обновленный и вечно юный да пребудет твердым оплотом и не­зыблемым основанием народного могущества и славы!.. Подвиг, достойный великой души нашего царя, который в славе народа своего полагает свою собственную славу и которого неутомимый дух находит только отдых и наслаждение в подвигах, долженст­вующих иметь такое великое влияние на грядущие времена... Истинно царственная драма, во всем величии и во всем очарова­нии всемирно-исторического зрелища, достойная услаждать дух царей и пародов!..

Да, великое событие совершилось перед нами, событие на­родное, но народное не в том смысле, как понимают это слово непризванные опекуны человеческого рода, заграничные кри­куны. Для нас, русских, нет событий народных, которые бы не вы­ходили из живого источника высшей власти. Великое было собы­тие 1612 года⁸, но предки наши им не гордились и не радовались, а скорбели и печалились, доколе дом Романовых не дал им царя,— и только от сей великой минуты им возвращена была их слава, потому что уже явилось царское имя, освятившее ее, и безыменному подвигу давшее и имя, и цель, и значение... Пусть будет велико наше народное торжество, пусть, как волны океана, сольется в него все народонаселение необъятной России; но если бы эта неиссчетная громада народа не видала впереди себя сво­его царя, который в спокойном, царственном величии приветст­вует ее восторженные клики и на лице которого она читает и грозу, и милость, и царскую доблесть, и великий мощный дух, на который спокойно и самоуверенно опирается ее счастие в на­стоящем и надежды в будущем,— и тогда для нее торжество было бы не торжеством, а бессмысленною сходкою праздного на­рода, и в священном не было бы священного!.. Оттого-то молодеет наш старый, наш державный Кремль, и кипит народом, и огла­шается своим вековым «ура», когда над дворцом гордо разве­вается широкий флаг — залог присутствия того, кто есть и жизнь и душа своего народа... Да, в слове «царь» чудно слито созна­ние русского народа, и для него это слово полно поэзии и таинст­венного значения... И это не случайность, а самая строгая, самая разумная необходимость, открывающая себя в истории парода русского. Ход нашей истории обратный в отношении к европей­ской: в Европе точкою отправления жизни всегда была борьба

114

и победа низших ступеней государственной жизни над высшими: Феодализм боролся с королевскою властию и, побежденный ею, граничил ее, явившись аристократиею; среднее сословие боро­лось и с феодализмом и с аристократиею, демократия — с сред­ним сословием; у нас совсем наоборот: у нас правительство все­гда шло впереди народа, всегда было звездою путеводною к его высокому назначению; царская власть всегда была живым источ­ником, в котором не иссякали воды обновления, солнцем, лучи которого, исходя от центра, разбегались по суставам исполин­ской корпорации государственного тела и проникали их жизнен­ною теплотою и светом*. В царе наша свобода, потому что от него наша новая цивилизация, наше просвещение, так же, как от него наша жизнь. Один великий царь освободил Россию от та­тар и соединил ее разъединенные члены;⁹ другой — еще больший — ввел ее в сферу новой обширнейшей жизни; ¹⁰ а наслед­ники того и другого довершили дело своих предшественников. И потому-то всякий шаг вперед русского народа, каждый мо­мент развития его жизни всегда был актом царской власти; но эта власть никогда не была абстрактною и произвольно-случай­ною, потому что она всегда таинственно сливалась с волею про­видения — с разумною действительностию, мудро угадывая по­требности государства, сокрытые в нем, без ведома его самого, и приводя их в сознание. Отсюда происходит эта дивная симпа­тия, сделавшая единое и целое из двух начал, это всегдашнее и безусловное повиновение царской воле, как воле самого провиде­ния. Итак, не будем толковать и рассуждать о необходимости безусловного повиновения царской власти: это ясно и само по себе; нет, есть нечто важнее и ближе к сущности дела: это — привести в общее сознание, что безусловное повиновение цар­ской власти есть не одна польза и необходимость наша, но и выс­шая поэзия нашей жизни, наша народность, если под словом «народность» должно разуметь акт слития частных индивидуаль­ностей в общем сознании своей государственной личности и са­мости. И наше русское народное сознание вполне выражается и вполне исчерпывается словом «царь», в отношении к которому «отечество» есть понятие подчиненное, следствие причины. Итак, пора уже привести в ясное, гордое и свободное сознание то, что в продолжение многих веков было непосредственным чувством и непосредственным историческим явлением: пора сознать, что мы имеем разумное право быть горды нашею любовию к царю, нашею безграничною преданностию его священной воле, как горды англичане своими государственными постановлениями, своими

115

гражданскими правами, как горды Северо-Американские Штаты своею свободою¹¹. Жизнь всякого народа есть разумно-необходи­мая форма общемировой идеи, и в этой идее заключается и зна­чение, и сила, и мощь, и поэзия народной жизни; а живое, ра­зумное сознание этой идеи есть и цель жизни парода, и вместе ее внутренний двигатель. Петр Великий, приобщив Россию евро­пейской жизни, дал чрез это русской жизни новую, обширней­шую форму, но отнюдь не изменил ее субстанциального основа­ния, точно так же, как представители нового европейского мира, усвоив себе роскошные плоды, завещанные ему древним миром, отнюдь не сделались ни греками, ни римлянами, но развились в собственных, самобытных формах, развившихся из субстанциаль­ного зерна их жизни. Вот взгляд — истинный и единый, который должен взять за основание историк русского народа, чтобы не заблудиться в дремучем лесу абстрактных умствований ложно понятого «русского европеизма». И потому-то, отдавая должную справедливость и должную дань хвалы и удивления всему ис­тинному у наших западных соседей, будем далеки от ослепле­ния — признавать за предмет подражания то, что относится соб­ственно к форме их народной, а не общечеловеческой жизни, а еще тем более будем далеки от ослепления — признавать за вели­кое дурные стороны их жизни, которые, как случайности или как крайности, необходимо существуют в жизни каждого народа. Равным образом и не будем забывать собственного достоинства, будем уметь быть гордыми собственною национальностию, основ­ными стихиями своей народной индивидуальности; но будем уметь быть гордыми без тщеславия, которое закрывает глаза на собственные недостатки и есть враг всякого движения вперед, всякого преуспеяния в добре и славе... Необъятно пространство России, велики ее юные силы, беспредельна ее мощь — и дух замирает в трепетном восторге от предощущения ее великого на­значения, ее — законной наследницы жизни трех периодов че­ловечества! ¹² Есть чему радоваться, есть чем быть блаженными и гордыми в нашем народном сознании; но не забудем же, что до­стижение цели возможно только чрез разумное развитие не какого-нибудь чуждого и внешнего, а субстанциального, родного начала народной жизни и что таинственное зерно, корень, сущ­ность и жизненный пульс нашей народной жизни выражается словом «царь». Будем прислушиваться и к порицанию недругов и завистников, извлекая из них полезные уроки и пользуясь ими; а на кривые толки, бессмысленные возгласы и громкие, но пустые фразы безмозглых преобразователей человеческого рода, непризванных посредников в чужих семейных делах, будем отвечать презрительным молчанием, а если уж слишком рас­кричатся, то ответим им словами нашего великого поэта:

Вы грозны на словах: попробуйте на деле!..¹³

116

Мы уверены, что эти строки не почтут наши читатели от­ступлением от предмета, подавшего к ним повод: бородинское торжество нынешнего года невольно навело нас на эти мысли: оно было мыслит царя, перешедшею в торжество народа...

Брошюры, заглавие которых выписано в начале нашей статьи, обязаны своим появлением бородинскому торжеству, ко­торое нашло себе органы в знаменитом поэте, лавровенчанном ветеране нашей поэзии, и в знаменитом воине-инвалиде, к воен­ной славе своей присовокупившем славу безыскусственного, но сильного сердечным красноречием литератора. О его брошюре мы не будем говорить: выписанные нами из нее места доста­точно свидетельствуют о ее достоинстве.— «Бородинская годов­щина» есть новая песнь певца русской славы, который в годину великого испытания, родившего настоящее торжество, был ор­ганом славы падшим и подвизавшимся героям великой драмы ¹⁴ и в котором лета не охладили поэтического жара. Конечно, как стихотворение, обязанное своим появлением не прихотливому порыву фантазии, а навеянное современным событием и огра­ниченное во времени своего появления,— оно не должно под­вергаться в целом строгой критике ¹⁵,— но в нем много сильных и прекрасных строф и стихов, которые нельзя читать без уми­ления, а недостаточность других вознаграждается поэзиею со­держания. Не говоря уже о таланте поэта, само торжество на месте торжества, сама местность, вся дышащая воспоминанием,— не могли не родить поэзии одним простым своим представле­нием.

Читателям нашего журнала уже известно новое произведе­ние Жуковского ¹⁶, но как оно напечатано и отдельно, то рецен­зент почитает себя вправе повторить из него то, что особенно ему нравится.— Воспоминая ужасы Бородинской битвы, поэт переходит к настоящему времени:

А теперь пора иная:

Благовонно-золотая

Блещет жатва по холмам.

И на пир поминовенья

Рать другого поколенья

Новым, славным уж царем

Собрана на месте том,

Где предместники их бились,

Где столь многие свершились

Чудной храбрости дела,

Где земля их прах взяла.

Так же рать числом обильна,

Так же мужество в ней сильно,

Те ж орлы, те ж знамена

И полков те ж имена,—

А в рядах другие стали;

И серебряной медали,

Прежним данной ей царем,

Не видать уж ни на ком.

Засим он переходит к грустному воспоминанию о падших вождях, тех самых, падение которых он воспевал в иное время, и наконец восклицает:

И тебя мы пережили,

И тебя мы схоронили,

Ты, который трон и нас

Твердым царским словом спас,

Вождь вождей, царей диктатор,

Наш великий император,

Мира светлая звезда!

И твоя пришла чреда!

Вдруг... от всех честей далеко,

В бедном крае, одиноко

Перед плачущей женой,

Наш владыка, наш герой,

Гаснет царь благословенный;

И за гробом сокрушенно,

В погребальный слившись ход,

Вся империя идет ¹⁷.

И как поразителен переход от этого священного воспоми­нания о царе-спасителе к тому, от кого спасена была Россия!

И его как не бывало,

Перед кем все трепетало!..

Есть далекая скала,

Вкруг скалы морская мгла;

С морем степь слилась другая —

Бездна неба голубая;

К той скале путь загражден:

Там зарыт Наполеон.

Заключаем нашу статью последними словами поэта, сли­вая с ними и свою собственную мысль:

Память вечная вам, братья!

Рать младая к вам объятья

Простирает в глубь земли;

Нашу Русь вы нам спасли:

В свой черед мы грудью станем;

В свой черед мы вас помянем,

Если царь велит отдать

Жизнь за общую нам мать!

118